на манер военных времен, – вы побудете на севере до Рождества. Тогда станет понятно, заговорил ли Джеймс, и если да, то какие сведения получили русские. Безопасная связь в тех краях имеется, мистер Волков может прилетать к вам на выходные. Я даже разрешу ему взять с собой вашу банду… – сэр Дик помолчал:
– Место там безопасное, так для всех лучше… – Марта понимала, что он прав, – значит, врач вам не понадобился… – Марте не понадобился не только врач, ждавший ее в машине у дома Мэдисонов, но и успокоительные капли:
– Я полечу в Россию… – сухим голосом сказала Вера, – не сейчас, разумеется… – маленькая Эмили спала в коляске, Чарли возился с игрушечным поездом на ковре, – позже, когда я ее отлучу… – она кивнула на девочку, – и не спорь со мной, Марта. Русские не знают, кто я такая, а своих… – Вера помолчала, – навыков я не растеряла… – Марта взяла бледную, слабую на вид руку:
– У нее полсотни прыжков с парашютом, французский крест и наши ордена. Но прошло пятнадцать лет с военных времен… – Вера поморгала немного покрасневшими глазами:
– Не спорь… – она дернула горлом, – мне надо отомстить за Джеймса. Ты сама бы наверняка так сделала… – подумав о Мюллере, Марта кивнула:
– Да. Но Джеймс мог рассказать русским о тебе… – острый подбородок Веры еще отвердел:
– Не мог… – отчеканила она, – Джеймс бы никогда меня не предал, Марта… – на стене скромной гостиной висела пробковая доска с цветными фото:
– Сентябрь 1960, – прочла Марта, – Италия…
Вера, в соломенной шляпке и короткой, по колено, юбке, кусала мороженое. Чарли, тоже с мороженым, сидел на плечах отца. Белый мрамор собора святого Марка сверкал в полуденном солнце, в небе вились стаи голубей:
– Джеймс хотел съездить в Венецию в сорок четвертом году… – тихо сказала Вера, – после освобождения северной Италии, но его приказом перевели на Западный фронт… – женщина закусила губу, – он шутил, что через пятнадцать лет отгулял увольнительную… – слезы покатились по ее лицу. Чарли поднялся на ноги:
– Мама… – озабоченно сказал мальчик, – маме не плакать… – Вера улыбнулась:
– Не буду, милый. Возьми печенье, что тетя Марта привезла… – ребенок залез к ней на колени. Марта покачала мальчика.
– Если… – она прервалась, – в общем, если тебе разрешат миссию, мы позаботимся о детях… – Марта поцеловала светлые волосы малыша, – ты можешь не волноваться… – Вера все смотрела на фото:
– Глаз не отрывала, – подумала Марта, – но она умеет держать себя в руках, лекарства ей не нужны… – сэру Дику о предложении Веры она ничего не сказала:
– Пусть все уляжется. Может быть, она еще передумает… – Марта, впрочем, понимала, что миссис Вера не из таких людей:
– Она не меняет решений. Когда ее спали партизаны Монаха, она могла уехать из оккупированной Франции, но она считала себя обязанной казнить предателя, собственного мужа, что она и сделала… – Марта взглянула на сэра Дика:
– Доктор не понадобился, да. Но в Шотландии нам лучше оказаться ближе к медицинской помощи, у Трезора маленькие дети… – начальник уверил ее, что на базе служит хороший врач. Племяннице Марта ничего говорить не стала:
– Какая разница, откуда я ей звоню? Она сейчас будет занята, на нее ляжет вся аналитика из открытых источников, из записей на приемах… – Густи изучала сентябрьский Vogue, с опозданием доставленный в Москву:
– Мода сафари, – пробормотала она, – надо и мне завести такой жакет… – кузина Ева Горовиц, сверкая бесконечными ногами, раскинулась в кресле, в роскошном вестибюле парижского «Рица». Темные очки она водрузила на коротко стриженые волосы. Рядом стоял потрепанный саквояж, испещренный отельными наклейками и таможенными ярлыками:
– Из Африки, – прочла Густи, – круизная коллекция следующего года. Кутюрье столицы Франции готовят новые модели для весеннего отдыха… – она мимолетно вспомнила о записях разговоров русских комитетчиков, доставивших в посольство тело Мэдисона:
– Хорошо, что у нас комплекс оборудован жучками, – но русские подождут. Мэдисон мертв, чего уже не исправишь. Начну переводить часом позже, ничего страшного… – шурша фольгой конфет, она погрузилась в журнал.
Калитка кованого ограждения заскрипела под ветром, взметнулись темные волосы Нади. Она крепко сжала руку старшей сестры. Серый гранит памятника высекли строгим четырехгранником:
– Словно египетские обелиски, – подумала Аня, – здесь работал настоящий художник, а не ремесленник…
Облетающие деревья шумели над Востряковским кладбищем. Палая листва устилала дорожки, с запада к Москве неслись рваные облака. Золотые буквы светились на табличке белоснежного мрамора:
– Праведную женщину кто найдет? Цена ее выше рубинов… – Аня легко разбирала буквы на иврите, – Рейзл, дочь Яакова Левина. Да будет душа ее завязана в узел вечной жизни… – держа на руках спящую Ривку, Фаина Яковлевна нагнулась. Камешек лег рядом с тремя другими, женщина шепнула:
– Это из книги пророка Шмуэля, так принято писать на могилах… – даты рождения и смерти на памятник не добавили, не было здесь и фотографии:
– Но мы знаем, как выглядела мама… – Надя не отпускала руку сестры, – знаем, что она умерла тридцатилетней, в сорок восьмом году… – по граниту вилась сломанная виноградная лоза с двумя ветвями. По дороге к надгробию Фаина Яковлевна объяснила, что так положено:
– Когда женщина умирает молодой, – вздохнула она, – а две ветви это вы, мейделе… – Аня обняла младшего брата:
– Наверное, он… – Левины избегали упоминаний об отце, – не был уверен, что ты выживешь. Ты был тогда новорожденным младенцем… – Аню беспокоили выстрелы и шум океана:
– Надя тоже это помнит, но больше ничего. Если мама умерла родами Павла, то кто стрелял? Или она хотела бежать, вместе с нами, и он ее убил… – услышав ее, Надя отозвалась:
– Мы не знаем его настоящего имени. Наум может оказаться фальшивкой, как все остальное… – Надя старалась не думать о машине, забирающей ее сегодня вечером с Патриарших прудов. Бонза, наконец представившийся ей по телефону товарищем Матвеевым, весело сказал:
– Увидимся в Новосибирске, Надежда Наумовна. Торжественный прием в опере состоится через неделю. На аэродроме вас встретят мои товарищи, отвезут на загородную дачу. Отдыхайте, разучивайте роль… – Надя услышала смешок:
– Он такой же товарищ Матвеев, как я Джина Лоллобриджида… – запершись в гардеробной, девушка яростно бросала вещи в саквояж, – правильно Аня говорит, что в СССР все построено на лжи, все насквозь прогнило… – искусно владея иголкой, Надя сделала в косметичке тайник. Таблетки надо было принимать раз в день в одно и то же время:
– Аня организованная, а я растяпа… – Надя велела себе собраться, – но надо взять себя в руки и следить за временем. Я не позволю Комитету калечить мою судьбу… – Надя надеялась, что маэстро Авербах и доктор Эйриксен не клюнут на приманку:
– Комитет здесь не властен, – она издевательски усмехнулась, – товарищ Матвеев не заставит их делать того, чего они не хотят… – о товарище Матвееве Надя вспоминала с брезгливым отвращением:
– Он насильник, ему место в тюрьме. Но придется его терпеть… – девушка сжала зубы, – нельзя рисковать Аней и Павлом… – Надя заметила, что в последние два дня брат ходит сам не свой:
– Он ездит в синагогу и к Лазарю Абрамовичу, но думает о чем-то другом. Ему всего четырнадцать, он подросток, пусть и выглядит старше своих лет. Наверное, он увлекся девушкой из училища…
В синагогу Павел мог больше не заглядывать. Фаине Яковлевне не было хода в квартиру на Патриарших прудах, однако Аня расспросила ее о кашеровании кухни. На горке Аня с Надей окунули посуду в микву:
– И кое-что новое мы тоже купили… – Надя исподтишка взглянула на брата, – теперь мы сможем готовить для Лазаря Абрамовича. Правда, за курицей все равно придется ездить к резнику… – Павел, действительно, возвращался мыслями к встреченной в костеле девушке. С обрывка салфетки из кафетерия он аккуратно переписал в блокнот телефон. Ее звали Данутой, приехала она даже не из Прибалтики, а из Польши:
– Я изучаю русский язык, – с милым акцентом сказала она, – я в Москве по студенческому обмену… – в справочнике такой телефон не значился, но Данута упомянула, что живет в новых кварталах Москвы:
– Тамошние дома еще не внесли в телефонные книги, – напомнил себе Павел, – надо ей позвонить, когда мы проводим
